Розы в инсталляции обретают объем — это размещенные на постаментах конструкции в виде геометрических тел разной формы. Мы используем понятие Платоновых тел — правильных многогранников, через которые философ Платон объяснял природу всего сущего.
С южной стороны, над боковым входом в «храм», расположена золотая роза, символизирующая вход в духовную традицию. Золото — образ божественной любви, с которой встречается человек, приходящий ко Христу. Это образ «призывающей благодати», неофитского горения, эйфории обретения смысла, встречи и изумления. Помимо этого, золотая роза является символом катафатического богословия, постулирующего познание Бога через положительные характеристики: любовь, добро, величие, истину, красоту, свободу. Также золотая роза обозначает творчество, реализацию идеи в вещественном мире, одухотворение материи. Этот многогранник имеет форму куба, который в системе Платоновых тел соотносится с землей, материальным началом.
На севере, напротив золотой розы, располагается сапфировая роза, символизирующая апофатику, «богословие отрицания» с точки зрения применения его к земному миру. Это роза разочарования в мирском, понимания иллюзорности мира, сансары низменной демиургии, роза памяти смертной. Подобный опыт пережил молодой русский эмигрант в Париже — будущий архимандрит Софроний (Сахаров), когда сидел за столом, подперев голову рукой, и внезапно осознал, что держит в руке собственный череп. Позже он вспоминал: «Когда я смотрел на людей, то прежде всякой мысли я видел их во власти смерти, умирающими, и сердце мое наполнялось состраданием к ним. […] Я презирал материальное богатство и не высоко ценил интеллектуальное, не дававшее мне ответа на искомое мною. […] Мой дух нуждался в вечности» («Видеть Бога как Он есть»). Такое отрицание открывает в человеке тягу к Запредельному и Высшему. Это свойство считается искони присущим русской душе, вобравшей в себя бесконечную неудовлетворенность земным, тоску по необъятному простору и воле, устремление за горизонт бытия. Для сапфировой розы выбрана форма октаэдра, который у Платона обозначает воздух — субстанцию, противоположную земле.
Синтез катафатики и апофатики, золотой и сапфировой роз, дает изумрудную розу, обозначающую духовное делание. Эта роза располагается в алтаре «храма». Изумрудно-зеленый цвет — это цвет Святого Духа, цвет Пятидесятницы. Он знаменует синергию человека с Божеством и ее практическое, деятельное измерение. Бог проявляет Себя через красоту и любовь — и Он же показывает человеку иллюзорность его эго, хрупкость декораций земного существования. Это приводит к рождению изумрудной розы — к жизненному формату, отраженному в словах святого Силуана Афонского: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». Человек понимает, что этот мир живет по демиургическим параметрам, в нем всё построено на обмане чувств и бесконечном производстве фикций и копирующих самих себя симулякров. Лгут политики и лидеры мнений, черное позиционируется как белое и наоборот, а подлинное и живое можно найти только в истинных переживаниях и отношениях с Иным, как с человеком, так и взаимодействии с Богом. Изумрудная роза символизирует видение, которое, с одной стороны, удерживает от обесценивания золотой розы, раскрывая Красоту как проявление Божества, а с другой стороны — вырастает из сапфировой розы, несущей весть о том, что мир требует преображения, он конечен и несовершенен, но это несовершенство должно стать совершенным в Преображении. Плодом красоты и разочарования является прорыв к настоящему, к Солнцу Разума сквозь тернии иллюзий. Изумрудная роза выполнена в форме тетраэдра, соотносимого с огненной стихией. Бог наш есть огонь поядающий (Евр. 12:29).
Напротив изумрудной розы, на западе, находится роза фиолетовая (черная). Она символизирует полную трансцендентность, тотальную непознаваемость, абсолютную неведомость Божества. Говоря «Бог есть любовь», мы ограничиваем Его этой любовью; говоря «Бог есть истина», мы ограничиваем Его понятием истины. Он выше, чем истина, выше, чем любовь. Именно поэтому Симеон Новый Богослов утверждает: «Бог есть ничто, ничто из всего [существующего], как Создатель всего, но Он выше всего». Таков исихастский подход к богопознанию, когда умная молитва на первой стадии представляет собой волевое усилие, а на следующей — прекращение усилия, отрешение от него, погружение в то, что в богословии именуется «божественным мраком».
В черноте последней розы есть свет, но он ничем не обусловлен — ведь, называя его светом, мы пытаемся задать ему рамки. Это полная непознанность, свобода, хаос, это отсутствие ясных форм, незавершенность, недосказанность, динамика. «Все под кровлею сводчатой / Ждали зова и зодчего. / И поэты и летчики — / Все отчаивались. / Ибо бег он — и движется. / Ибо звездная книжища / Вся: от Аз и до Ижицы, — / След плаща его лишь!» (Марина Цветаева, «Бог»). Черная роза в инсталляции примет форму додекаэдра, обозначающего трансцендентность. Форма грани додекаэдра — пентагон (пятиконечная звезда), символизм которой также содержит отсылку к трансцендентному. У этой звезды отсутствует нижний луч, что указывает на отсутствие истока и соотносится с зимним солнцестоянием, то есть временем Рождества Богочеловека от Девы, когда, согласно тексту одной из стихир, «Безначальный начинается».
Человек есть храм (см. 1 Кор. 6:19), а храм есть символ человека. Создаваемый инсталляцией образ проецируется на человеческое сознание и сердце. Когда четыре розы пребывают в гармонии, мы приходим к срединному, царскому пути, к центру лабиринта, в котором рождается пятая роза — прозрачная (алмазная), совершенно чистая. Чистые сердцем […] Бога узрят (Мф. 5:8). Она не имеет материального выражения, но умозрится. Алмазная роза — это центр человека, его духовное сердце, где в чистоте и ясности обретают свою обитель правда, высокая простота, настоящая любовь, образуя то, что Христос называет Царством Божиим. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21). Человек, входящий в храм, через молитву и отклик на символическую проекцию духовных деланий (четырех роз) призван прийти к состоянию переживания пятой, кристально чистой розы. Этому призвана служить сонастройка архитектуры и тела человека, что и является требующей интеллектуального и духовного прочтения миссией инсталляции архетипического храма — храма подлинной Традиции и одновременно храма будущего.