«ПРОХРАМ» В ЛИЦАХ.
Ирина Брель: Я — как серфингист на красивой волне
Ирина Брель: Я — как серфингист на красивой волне
Окна мастерской выходят на дворик, где мы с Ириной Брель сидим на лавке под кустом гортензии и пьем кофе. Лето переходит в осень, рябина пылает рыжим огнем. Ира рассуждает о творчестве, абсолютном счастье и о том, как общаться без слов.
— Ира, кто вы в «Прохраме»?
— Художник, дизайнер.
— Как вы дошли до жизни такой? Почему выбрали церковное искусство?
— Это всё счастливые случайности. Или закономерности счастливые, не знаю… В общем, рисовать я хотела всегда. Сколько себя помню. И всё именно к церковному искусству шло, разными путями. То мозаикой занималась, то декоративными какими-то штукатурками, знакомилась с интерьерами всякими интересными в процессе. И да, мне всегда хотелось, чтобы моя профессия была непосредственно связана с храмовым пространством. Росписи, мозаики, иконопись, — мне это больше всего нравилось. Даже в художественной школе я рассчитывала, что буду в этом работать.
— А родители у вас тоже художники?
— Они врачи. И меня тоже хотели сделать врачом. Может, как врач я была бы для них хорошим собеседником, у них же свои темы для общения были в медицине, они об этом говорили между собой чисто по-человечески. Но я «спрыгнула» с этого, и родители меня благословили быть художником.
— Где учились?
— В Борисове в художественной школе, в Глебовском училище, потом в академии на кафедре монументально-декоративного искусства 9 лет, — долгая учеба получилась. У меня трое детей, я оканчивала академию уже с тремя девочками.
— Ира, кто вы в «Прохраме»?
— Художник, дизайнер.
— Как вы дошли до жизни такой? Почему выбрали церковное искусство?
— Это всё счастливые случайности. Или закономерности счастливые, не знаю… В общем, рисовать я хотела всегда. Сколько себя помню. И всё именно к церковному искусству шло, разными путями. То мозаикой занималась, то декоративными какими-то штукатурками, знакомилась с интерьерами всякими интересными в процессе. И да, мне всегда хотелось, чтобы моя профессия была непосредственно связана с храмовым пространством. Росписи, мозаики, иконопись, — мне это больше всего нравилось. Даже в художественной школе я рассчитывала, что буду в этом работать.
— А родители у вас тоже художники?
— Они врачи. И меня тоже хотели сделать врачом. Может, как врач я была бы для них хорошим собеседником, у них же свои темы для общения были в медицине, они об этом говорили между собой чисто по-человечески. Но я «спрыгнула» с этого, и родители меня благословили быть художником.
— Где учились?
— В Борисове в художественной школе, в Глебовском училище, потом в академии на кафедре монументально-декоративного искусства 9 лет, — долгая учеба получилась. У меня трое детей, я оканчивала академию уже с тремя девочками.
Ирина Брель
Художник, дизайнер. Член Белорусского союза архитекторов
— Откуда всё-таки тяга к храмам? Вы верующий человек, воспринимаете свою работу как религиозную миссию?
— Хотелось послужить Богу, да. Я, по сути, смысла в остальном мало видела, честно говоря. Церковное искусство — это была и есть для меня такая сфера, в которой можно соединить, по сути, всё самое важное и послужить максимально, чем можешь. Это было, наверно, изначально так. Даже в школе художественной.
— Момент своего обращения к вере помните?
— Нет. Резкого перехода какого-то не было. Мне кажется, у меня в жизни всё происходило настолько плавно, настолько органично… Мне кажется, я всегда была с мыслью о Боге. У меня была прабабушка, она меня растила, умерла, когда мне было 6 лет. И сколько себя помню — все вопросы в детстве к ней у меня были связаны с этим. А в жизни всё только еще больше доказывало, ближе и глубже приводило к этому.
Часовня в Минске, рисунок Ирины Брель
— Не могу не сказать про ваш эскиз часовни в приходе святителя Спиридона Тримифунтского на улице Мазурова. Я в этот рисунок просто влюбилась.
— Идея там Димы Остроумова, это всё он, а я как раз попыталась реализовать идею. То, что вы имеете в виду — рисунок на крафте, — он был для меня одним из первых в этом направлении, я до того не пробовала рисовать архитектурные объекты, и мне очень это понравилось. Вообще самое важное, наверное, для меня — это чтобы в каждый момент жизни ты получал наслаждение. Не то чтобы я к этому сознательно стремлюсь, но я себя на этом ловлю.
— А муки творчества бывают? Если надо выдать результат, а вдохновения нет, как справляетесь?
— Мук нет. Я как серфингист на волне, прекрасной такой волне. Кажется, что он всё так красиво делает, ему так легко. В «Прохраме» у меня ни разу не было отсутствия вдохновения. Есть такое, что ты борешься с каким-то элементом, орнаментом, он как-то не ложится. Но ни разу не было такого, чтобы мне не хотелось что-то рисовать. А в жизни до мастерской было, и я поняла, почему: наверно, я немножко не тем занималась, немножко не своим. Вообще, вдохновение — это люди и среда вокруг, очень часто мне так кажется. Я не могу, как другие художники, уединиться в мастерской и работать одна.
— Идея там Димы Остроумова, это всё он, а я как раз попыталась реализовать идею. То, что вы имеете в виду — рисунок на крафте, — он был для меня одним из первых в этом направлении, я до того не пробовала рисовать архитектурные объекты, и мне очень это понравилось. Вообще самое важное, наверное, для меня — это чтобы в каждый момент жизни ты получал наслаждение. Не то чтобы я к этому сознательно стремлюсь, но я себя на этом ловлю.
— А муки творчества бывают? Если надо выдать результат, а вдохновения нет, как справляетесь?
— Мук нет. Я как серфингист на волне, прекрасной такой волне. Кажется, что он всё так красиво делает, ему так легко. В «Прохраме» у меня ни разу не было отсутствия вдохновения. Есть такое, что ты борешься с каким-то элементом, орнаментом, он как-то не ложится. Но ни разу не было такого, чтобы мне не хотелось что-то рисовать. А в жизни до мастерской было, и я поняла, почему: наверно, я немножко не тем занималась, немножко не своим. Вообще, вдохновение — это люди и среда вокруг, очень часто мне так кажется. Я не могу, как другие художники, уединиться в мастерской и работать одна.
— Общение не мешает работе?
— Общение — это ведь не обязательно разговоры, не только через слова оно происходит. Вот, кстати, про наставничество: я вижу себя человеком больше работающим руками, чем говорящим и влияющим на чужую работу какими-то словами. Я когда-то для себя решила, что говорить вообще не буду. Это настолько тяжело, настолько не мое... Я очень надеюсь, что идею можно передать без слов. Примером. Или отношением к работе, наверно. Не знаю, как это работает — но хотелось бы верить, что работает.
— Какой проект у вас сейчас в процессе?
— Бобруйск, монастырь святых жен-мироносиц, храм Александра Невского. Он строится на месте разрушенного храма, его прототипом является Троицкий собор Александро-Невской лавры в Петербурге. Не знаю, был ли бобруйский храм весь в золоте, как в лавре, но смотрим мы на образец из Питера.
— Смотрим, то есть копируем? Или как-то видоизменяем образец, делаем нечто «по мотивам»?
— Там храм с элементами стилей барокко и классицизма: капители эти однотипные, кучеряшки… Конечно же, ты пытаешься их сделать несколько другими. Но всё равно классицизм воспринимается как классицизм. Просто повторять какие-то вещи — нет, ни в коем случае. Абсолютно всё срисовывать даже рука не хочет. Ты всё это пропускаешь через себя и добавляешь частичку души к тому, что уже было.
— Общение — это ведь не обязательно разговоры, не только через слова оно происходит. Вот, кстати, про наставничество: я вижу себя человеком больше работающим руками, чем говорящим и влияющим на чужую работу какими-то словами. Я когда-то для себя решила, что говорить вообще не буду. Это настолько тяжело, настолько не мое... Я очень надеюсь, что идею можно передать без слов. Примером. Или отношением к работе, наверно. Не знаю, как это работает — но хотелось бы верить, что работает.
— Какой проект у вас сейчас в процессе?
— Бобруйск, монастырь святых жен-мироносиц, храм Александра Невского. Он строится на месте разрушенного храма, его прототипом является Троицкий собор Александро-Невской лавры в Петербурге. Не знаю, был ли бобруйский храм весь в золоте, как в лавре, но смотрим мы на образец из Питера.
— Смотрим, то есть копируем? Или как-то видоизменяем образец, делаем нечто «по мотивам»?
— Там храм с элементами стилей барокко и классицизма: капители эти однотипные, кучеряшки… Конечно же, ты пытаешься их сделать несколько другими. Но всё равно классицизм воспринимается как классицизм. Просто повторять какие-то вещи — нет, ни в коем случае. Абсолютно всё срисовывать даже рука не хочет. Ты всё это пропускаешь через себя и добавляешь частичку души к тому, что уже было.
Сад Ирины зимой
— Какой художественный стиль у вас любимый?
— Нет стилей, которые мне не нравятся. Это как человек: если он тебе не нравится, значит, ты его не понимаешь до конца. Хороший образец любого стиля несет в себе гармонию и красоту. Когда ты пытаешься это изучить, вникнуть в это, тебе, естественно, начинает нравиться и сам стиль. Если отгородиться: мне нравится вот это и вот это — тогда будет сложно работать с чем-то другим.
— Где ищете красоту?
— Меня всё время впечатляет природа. И люди.
— А если всё-таки говорить о рукотворной красоте? Какую музыку слушаете, что читаете?
— У меня постоянно в наушниках что-то играет. Я не могу без музыки. Чаще всего в моем плейлисте Земфира, Леонид Фёдоров, Борис Гребенщиков. А вот из прочитанного… Недавно меня просто поразили «Тихие сказки» Зинаиды Миркиной. Я читала детям своим, им тоже очень нравилось, плакали над каждой сказкой прочитанной. Настолько они мне оказались близки, что я даже не думала, что где-то есть такие произведения.
— Нет стилей, которые мне не нравятся. Это как человек: если он тебе не нравится, значит, ты его не понимаешь до конца. Хороший образец любого стиля несет в себе гармонию и красоту. Когда ты пытаешься это изучить, вникнуть в это, тебе, естественно, начинает нравиться и сам стиль. Если отгородиться: мне нравится вот это и вот это — тогда будет сложно работать с чем-то другим.
— Где ищете красоту?
— Меня всё время впечатляет природа. И люди.
— А если всё-таки говорить о рукотворной красоте? Какую музыку слушаете, что читаете?
— У меня постоянно в наушниках что-то играет. Я не могу без музыки. Чаще всего в моем плейлисте Земфира, Леонид Фёдоров, Борис Гребенщиков. А вот из прочитанного… Недавно меня просто поразили «Тихие сказки» Зинаиды Миркиной. Я читала детям своим, им тоже очень нравилось, плакали над каждой сказкой прочитанной. Настолько они мне оказались близки, что я даже не думала, что где-то есть такие произведения.
Ирина Брель на выставке икон в Национальном художественном музее
— Какая у вас главная жизненная ценность и «антиценность»?
— Больше всего люблю честность. Больше всего не люблю вранье, обман.
— А если кто-то обманул и попросил прощения, его можно простить? Я не спрашиваю, надо ли прощать, мы не об идеалах говорим, а о том, как бывает по жизни. Возможно ли в принципе прощение того, кто причинил тебе зло? Что говорит ваш опыт?
— Да, человека можно простить. Даже если он не попросил прощения, его можно простить. Простить человека вообще очень просто. Когда кто-нибудь обманывает или обижает, мне жалко в первую очередь самого человека, который так поступает. И сочувствие еще больше помогает простить этого человека.
— Больше всего люблю честность. Больше всего не люблю вранье, обман.
— А если кто-то обманул и попросил прощения, его можно простить? Я не спрашиваю, надо ли прощать, мы не об идеалах говорим, а о том, как бывает по жизни. Возможно ли в принципе прощение того, кто причинил тебе зло? Что говорит ваш опыт?
— Да, человека можно простить. Даже если он не попросил прощения, его можно простить. Простить человека вообще очень просто. Когда кто-нибудь обманывает или обижает, мне жалко в первую очередь самого человека, который так поступает. И сочувствие еще больше помогает простить этого человека.
…
Кофе допит. Ира рассказывает о своей с супругом художественной школе «Синица», которой уже 5 лет, а учащихся сейчас около 120:
— Традиционная система художественного образования во многих моментах не работает, хочется что-то изменить. У нас с Юрой всё время возникали мысли, что нужно организовать свою школу. Художнику важно раскрепоститься, а в обычной школе ты находишься в рамках, тебе говорят: рисуй это, рисуй то, мы от тебя ждем того или этого. Так это транслируется на всех этапах обучения. И хотелось создать такую среду, такую школу, где человек будет свободен, сможет найти себя.
— Почему «Синица», а не «Воробей», например?
— Мы очень много вариантов названия перебирали. «Синица» — это, наверное, легкость и свобода. Что-то цветное. Живописное. «Воробей» — это что-то серенькое, обыденное. То, чего много… И синички у меня всегда ассоциировались с весной.
Кофе допит. Ира рассказывает о своей с супругом художественной школе «Синица», которой уже 5 лет, а учащихся сейчас около 120:
— Традиционная система художественного образования во многих моментах не работает, хочется что-то изменить. У нас с Юрой всё время возникали мысли, что нужно организовать свою школу. Художнику важно раскрепоститься, а в обычной школе ты находишься в рамках, тебе говорят: рисуй это, рисуй то, мы от тебя ждем того или этого. Так это транслируется на всех этапах обучения. И хотелось создать такую среду, такую школу, где человек будет свободен, сможет найти себя.
— Почему «Синица», а не «Воробей», например?
— Мы очень много вариантов названия перебирали. «Синица» — это, наверное, легкость и свобода. Что-то цветное. Живописное. «Воробей» — это что-то серенькое, обыденное. То, чего много… И синички у меня всегда ассоциировались с весной.
…
Еще Ира уверена, что у каждого человека должен быть свой сад. У нее сад есть — в Заславле. В нем много деревьев: сосны, буки, тюльпановое дерево… Летом там растут травы — от рукколы и базилика до шалфея и иссопа, цветут разные сорта роз. «Розы — наверное, самые благородные цветы», — говорит Ира, и ты почему-то чувствуешь, что за этими простыми словами стоит что-то глубокое и сокровенное. Жаль, не посмотреть сейчас на эти розы. А вот пионы из Ириного сада, огромные душистые бомбы, в июне стояли у меня на столе.
— В детстве, в Борисове, у меня из окна была видна глухая кирпичная стена. И это был такой тоскливый, унылый вид, что мне кажется: просто преступление — заставлять людей жить в такой обстановке, — вспоминает моя собеседница. — Наверное, это была моя единственная детская психологическая травма. И тогда я для себя решила, что у меня обязательно будет сад. Как место, где можно жить в гармонии.
Еще Ира уверена, что у каждого человека должен быть свой сад. У нее сад есть — в Заславле. В нем много деревьев: сосны, буки, тюльпановое дерево… Летом там растут травы — от рукколы и базилика до шалфея и иссопа, цветут разные сорта роз. «Розы — наверное, самые благородные цветы», — говорит Ира, и ты почему-то чувствуешь, что за этими простыми словами стоит что-то глубокое и сокровенное. Жаль, не посмотреть сейчас на эти розы. А вот пионы из Ириного сада, огромные душистые бомбы, в июне стояли у меня на столе.
— В детстве, в Борисове, у меня из окна была видна глухая кирпичная стена. И это был такой тоскливый, унылый вид, что мне кажется: просто преступление — заставлять людей жить в такой обстановке, — вспоминает моя собеседница. — Наверное, это была моя единственная детская психологическая травма. И тогда я для себя решила, что у меня обязательно будет сад. Как место, где можно жить в гармонии.
…
Здорово, когда мечты сбываются, когда исчезают стены и вместо них расцветают сады. Ирина Брель — человек, мечта которого сбылась. Она делится своим счастьем с другими, и у нее это получается.
Даже без слов.
Беседовала Татьяна Кузнецова
Здорово, когда мечты сбываются, когда исчезают стены и вместо них расцветают сады. Ирина Брель — человек, мечта которого сбылась. Она делится своим счастьем с другими, и у нее это получается.
Даже без слов.
Беседовала Татьяна Кузнецова
