Что же мы видим в каппадокийских храмах? Объединение пространств. Мира окружающего и мира духовного. Вечности и времени – и, следовательно, исчезновения времени, разрыва его ткани и наступления «времени сакрального». Отец Павел Флоренский в «Философии Культа» пишет о том, что священник произнося начальный возглас Литургии «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа…» уже тем самым «разрывает время» мирское и наступает холистическое «время» вечности. Тот же эффект дает уже само присутствие в храме, тем более в храме со сферическими формами сводов и его росписями. Это уже иное, отличное от мирского, пространство и иное время. Сами стены перестают быть стенами, они открывают бесконечные пространства вечности и это особенно ощущается при непосредственной близости этих стен. Это уже пространство концептуальное, в том смысле, что будучи ограниченным снаружи, умозрительно оно вмещает в себя внутри все мироздание. Стены и своды буквально окружают человека, который попадает в реальную сферу (и духовную и физическую) иного бытия. Сами росписи подчинены этой сфере и ее круговым движениям. Физически явленная в пространстве храма, эта сфера становиться даже больше всего космоса, т.к. образована бесконечными в своем смысловом значении пространствами фресок, раскрывающими вневременные смыслы Евангельской истории и духовных сюжетов. Обрамление композиций узорами создает визуальную динамику – все как бы движется. Но движение это внутреннее, т.к. сами композиции статичны. В этом можно увидеть как противопоставление временного изменяющегося мира миру вечному, так и указание на внутреннее движение молящегося, на глубокую эмоциональную напряженность, не подверженную времени.
Видимая статичность иконы воспринимается как неподвижность, но ведь и абсолютная скорость часто воспринимается как неподвижность, т.к. нет точек отсчета этой скорости. Внешнее движение не может выразить «бытия вечности», но «движущееся» орнаменты каппадокийских храмов указывают на движение души, на ее горение, на ее полет к Богу и преодоление самого времени и пространства. Движущийся предмет находиться в области пространства и времени, но сами изображения святых, Божией Матери и Спасителя неподвижны, как относящиеся к иному миру, где нет тлена времени и материального пространства.
Внешняя неподвижность иконографических фигур – это форма их внутренней динамики. Так и человек, у которого углубленно работает мысль, как бы замирает, телесно застывает, останавливается, при всем его внутреннем духовном движении…
Объединение пространств особенно явно чувствуется при совершении таинства Евхаристии, когда бесконечный Бог освящает Дары на престоле, Сам является в Святых Таинах. Однажды приняв на Себя человеческую природу, Он этим освятил всю материю. Сама икона утверждает догмат вочеловечения Бога Слова. Во время совершения Литургии святые, явленные на фресках вместе со всеми молящимися предстоят пред Богом. Вот оно – единство земной, воинствующей и небесной, торжествующей Церкви! Человек входит в непосредственное общение с миром вечности как и сама Литургия вечна. Здесь на самом деле теряется само ощущение времени, а с онтологической точки зрения его и нет во время совершения таинства. Тем более можно представить себе подобные переживания во время совершаемых когда-то здесь Евхаристий. Здесь воистину соединяется Вознесение со Вторым Пришествием, которое уже сейчас явленно на богослужении, уже сейчас члены Церкви предстоят в страхе и трепете на Суде и, в то же время, с упованием и в любви, явленному во славе Христу. Все Евангелие здесь – либо во фресках, либо в символах, освящающих все пространство храма. Все слова Спасителя говорятся с Креста, видимом тут же, которому и предстоят молящиеся, сораспинаясь Ему, дабы тут же быть сопричастными и Его Воскресению.
Близость и открытость алтаря еще более усугубляют причастность происходящего на Литургии. Здесь же и близость Божией Матери. Успение Ее и в тоже время радость вознесения и заступничества. Как и в Кресте Христовом и Воскресении, в Успении Божией Матери тоже читается смерть и, в то же время, победа над ней.
Люди явно ощущали себя в крепости. И даже не столько физической, хотя вся архитектура к этому располагает, сколько в духовной. Да и сама четкость и ясность линий, колорит фресок, исключающий чувственную душевную живописность, говорит и бескомпромиссности пребывания в этой «крепости» и жизни по духу Евангелия.