Любовь и крест в искусстве Церкви
Искусствовед В. В. Бычков, развивая слова Евангелия о большей заповеди, заключающейся в любви к Богу и ближнему (Мф. 22:37-40), верно отметил, что главный вклад христианства в человеческую культуру есть «идеал всеобъемлющей любви как основы человеческого бытия»1. И действительно, категория любви есть основа христианской эстетики, «потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Ин. 4:7-8). Видимо, поэтому первым признаком упадка всей нашей культуры и приближения апокалиптических времен является оскудение любви (см. Мф. 24:12).
Бог открывается человеку как Любовь, показывая это примером Своей проповеди и жертвенного подвига в лице воплощенного Слова — Христа. И отпечаток этой Любви призвано нести в себе всё христианское искусство. Раскрывается она в мирном утешающем духе Церкви, в силе и напутствующей любви благословляющей десницы и ликов на иконных образах, в покрывающей любовью пространство храма небесной сфере сводов с росписями, изображающими евангельские события, в поэзии, проповеди и литургическом творчестве, в самом благочестии христианских художников, зодчих и их заказчиков, без которого всё творчество лишается чего-то самого важного.
Так и любое духовное, молитвенное творчество, и чистый духовный опыт, и делание невозможны без любви, потому что «познание осуществляется любовью», как прекрасно выразил саму суть этого опыта крупнейший мыслитель IV в. Григорий Нисский2, и «как свет солнца влечет к себе здравое око: так познание Бога естественно восхищает к себе чрез любовь чистый ум»3.
Собственно, сам акт Боговоплощения, являющийся предпосылкой для любого христианского творчества, основанного на выражении духа в материальных визуально-пространственных образах, является результатом Божественной Любви, «ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16).
Бог открывается человеку как Любовь, показывая это примером Своей проповеди и жертвенного подвига в лице воплощенного Слова — Христа. И отпечаток этой Любви призвано нести в себе всё христианское искусство. Раскрывается она в мирном утешающем духе Церкви, в силе и напутствующей любви благословляющей десницы и ликов на иконных образах, в покрывающей любовью пространство храма небесной сфере сводов с росписями, изображающими евангельские события, в поэзии, проповеди и литургическом творчестве, в самом благочестии христианских художников, зодчих и их заказчиков, без которого всё творчество лишается чего-то самого важного.
Так и любое духовное, молитвенное творчество, и чистый духовный опыт, и делание невозможны без любви, потому что «познание осуществляется любовью», как прекрасно выразил саму суть этого опыта крупнейший мыслитель IV в. Григорий Нисский2, и «как свет солнца влечет к себе здравое око: так познание Бога естественно восхищает к себе чрез любовь чистый ум»3.
Собственно, сам акт Боговоплощения, являющийся предпосылкой для любого христианского творчества, основанного на выражении духа в материальных визуально-пространственных образах, является результатом Божественной Любви, «ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16).
Дмитрий Остроумов
Руководитель мастерской «Прохрам», магистр богословия
Резной каменный крест работы С. Антонова
Сама внутритроичная Любовь, как изначальная и непреложная жизнь Триединого Бога, безначальна. Она не есть сущность Божества, но она как ничто иное выражает эту сущность4. Эта сущность непознаваема, ибо трансцендентна, однако человек всё же призван к ее познанию. Это познание Бога есть не что иное, как вечная жизнь: «се же есть живот вечный, да знают Тебе единаго истиннаго Бога…» (Ин. 17:3). И именно Божественная Любовь, выражающая Сущность Божества, есть смысл всяческого бытия5, поэтому познание этой Любви сравнимо с вечной жизнью, о которой говорится в Новом Завете.
Мы не можем познать Бога вполне, однако в Его Любви мы можем прийти в богообщение, ведущее к восхождению в богопознании, которому нет предела. И именно Любовь включает в себя все божественные категории, раскрывающиеся в церковном искусстве, о которых мы будем говорить ниже. В Любви онтологически совокуплены и мудрость, и величие, и смирение, и красота, и мир6 – те категории, в которых раскрывается познание Божества, но именно Любовь наиболее всего дает это познание7.
И, следовательно, раз принято говорить о каноничности церковного искусства, то без выраженной в образах этого искусства Любви, которую человек, прикоснувшийся к этому искусству, может ощутить, оно теряет свой смысл, а значит, и каноничность.
Мы не можем познать Бога вполне, однако в Его Любви мы можем прийти в богообщение, ведущее к восхождению в богопознании, которому нет предела. И именно Любовь включает в себя все божественные категории, раскрывающиеся в церковном искусстве, о которых мы будем говорить ниже. В Любви онтологически совокуплены и мудрость, и величие, и смирение, и красота, и мир6 – те категории, в которых раскрывается познание Божества, но именно Любовь наиболее всего дает это познание7.
И, следовательно, раз принято говорить о каноничности церковного искусства, то без выраженной в образах этого искусства Любви, которую человек, прикоснувшийся к этому искусству, может ощутить, оно теряет свой смысл, а значит, и каноничность.
Как же выражается эта высшая Любовь в церковном искусстве? Собственно, непосредственным воплощением, а значит, и выражением ее явился и является Сам Христос. Его воплощение в нашем временно-пространственном мире сделало церковное искусство вообще возможным, а также послужило началом того образного визуально-пространственного символического языка, на котором происходит раскрытие духовного мира в Церкви.
Церковное искусство стало христоцентричным. И именно Христос явил Своей жизнью и смертью, Своим Домостроительством высшее проявление той Любви, о которой идет речь.
Мы можем свидетельствовать о том, что высшая Любовь в Церкви выражается в наибольшей степени в образе Христа и, прежде всего, в Его Кресте, ибо «нет больше той любви, аще кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:13). Голгофа стала одним из основных парадоксальных (ср. 1 Кор. 1:23) выражений Божественной Любви в нашем мире. Подлинная любовь жертвенна, она забывает себя. И во Христе она исполнилась до конца – любовь к Богу и любовь к человеку8, и именно ею объясняется кровавый пот в Гефсимании9 и сам Крест.
Так и любое изображение Креста Христова в храме, или в христианском искусстве вообще, есть первое визуальное свидетельство Божественной Любви. Поэтому можно сказать, что это искусство не только христоцентрично, но и крестоцентрично.
Собственно, Распятие и предстоящие у него и есть икона Церкви. И быть подлинным носителем Божественной Любви – значит неминуемо быть и распинаемым. Категория любви, как наиболее приближенная к богопознанию, в этом мире напрямую связана с Крестом, и, может быть, поэтому в христианском искусстве Крест является центральным символом и непреложным атрибутом. Христианское искусство вмещает в себя огромное разнообразие изображений Креста. Он – как выражение Христовой Любви, так и украшение Церкви.
Может показаться, что Любовь как бытие Триединого Бога никак не связана с Крестом, однако приближение к познанию этой высшей Любви и ее раскрытие в нашем мире происходит именно через Крест. Где нет крестоношения, жертвенности и смирения, там нет и подлинной Любви. Ведь само воплощение Слова Божия, приведшее к Голгофе ради жертвенного спасения человека, стало актом этой Любви.
По любви Бог творит мир, по любви наделяет человека свободой, по любви же, ценой Собственного умаления и смерти на Кресте, открывает и путь спасения от смерти уже падшему человеку. И через приобщение к этой смерти и Кресту Бог возводит человека к воскресению в Божественное бытие, и блаженное созерцание, и приобщение к Его нетварному Свету в Царстве Его Любви. Начало сего – не за порогом смерти, а в жизни каждого человека, который идет по пути спасения, неся блаженный Крест распинаемой Любви.
Видимым свидетельством приобщения к Божественному бытию и Его Царству уже во временной жизни является символизм Креста, который наглядно показывает два вектора, соединяющихся в центральной точке: наше линейное время, выраженное в горизонтали, и вертикаль, не связанная с линейной протяженностью, но раскрывающая духовный вектор, связующий Божественное вневременное бытие с текущим временем в точке «сейчас».
Церковное искусство стало христоцентричным. И именно Христос явил Своей жизнью и смертью, Своим Домостроительством высшее проявление той Любви, о которой идет речь.
Мы можем свидетельствовать о том, что высшая Любовь в Церкви выражается в наибольшей степени в образе Христа и, прежде всего, в Его Кресте, ибо «нет больше той любви, аще кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:13). Голгофа стала одним из основных парадоксальных (ср. 1 Кор. 1:23) выражений Божественной Любви в нашем мире. Подлинная любовь жертвенна, она забывает себя. И во Христе она исполнилась до конца – любовь к Богу и любовь к человеку8, и именно ею объясняется кровавый пот в Гефсимании9 и сам Крест.
Так и любое изображение Креста Христова в храме, или в христианском искусстве вообще, есть первое визуальное свидетельство Божественной Любви. Поэтому можно сказать, что это искусство не только христоцентрично, но и крестоцентрично.
Собственно, Распятие и предстоящие у него и есть икона Церкви. И быть подлинным носителем Божественной Любви – значит неминуемо быть и распинаемым. Категория любви, как наиболее приближенная к богопознанию, в этом мире напрямую связана с Крестом, и, может быть, поэтому в христианском искусстве Крест является центральным символом и непреложным атрибутом. Христианское искусство вмещает в себя огромное разнообразие изображений Креста. Он – как выражение Христовой Любви, так и украшение Церкви.
Может показаться, что Любовь как бытие Триединого Бога никак не связана с Крестом, однако приближение к познанию этой высшей Любви и ее раскрытие в нашем мире происходит именно через Крест. Где нет крестоношения, жертвенности и смирения, там нет и подлинной Любви. Ведь само воплощение Слова Божия, приведшее к Голгофе ради жертвенного спасения человека, стало актом этой Любви.
По любви Бог творит мир, по любви наделяет человека свободой, по любви же, ценой Собственного умаления и смерти на Кресте, открывает и путь спасения от смерти уже падшему человеку. И через приобщение к этой смерти и Кресту Бог возводит человека к воскресению в Божественное бытие, и блаженное созерцание, и приобщение к Его нетварному Свету в Царстве Его Любви. Начало сего – не за порогом смерти, а в жизни каждого человека, который идет по пути спасения, неся блаженный Крест распинаемой Любви.
Видимым свидетельством приобщения к Божественному бытию и Его Царству уже во временной жизни является символизм Креста, который наглядно показывает два вектора, соединяющихся в центральной точке: наше линейное время, выраженное в горизонтали, и вертикаль, не связанная с линейной протяженностью, но раскрывающая духовный вектор, связующий Божественное вневременное бытие с текущим временем в точке «сейчас».
Резной крест в храме в честь святителя Иоанна Златоуста в поселке Годеново Ярославской области
«Моя любовь распялась»10. Это любовь до такой степени самоотдачи, что она стала любовью крестной. И потому христианский Крест есть видимый символ этой Божественной самоумалившейся Любви.
Но она же, крестная Любовь, есть и Любовь торжествующая, поэтому в изображении Распятия или просто христианского Креста всегда должна прочитываться, пусть умозрительно или на уровне тонкого ощущения, некоторая надмирная тишина Воскресения. Если есть только смерть и страдание, мертвая плоть, то сложно назвать подобное изображение каноничным.
Крест Христов, видимая смерть Любви, привела к Воскресению, ибо неимоверная Сила Божией Любви сильнее самой смерти, потому как эта Сила есть само Бытие. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:8). И именно в любви раскрывается подлинное значение Креста Христова: это самоотдача любви Сына Божия, прошедшая через смерть. Но, будучи любовью надонтологического порядка, она и в смерти остается всё той же Божией Силой, которая не подвластна смерти и, будучи распята, не умирает, приведя Христа к Воскресению, а с Ним и всё творение, причастное Ему.
Сын есть Сам Сущий, и потому Он не может умереть. И это Воскресение, свет вечности, должен непременно читаться в изображении Креста. Как мы писали выше, уже сама вертикальная перекладина изображает этот вневременной вектор вечности уже в самых примитивных графических крестах. А в изображении Распятия художник или скульптор, резчик, призван стремиться выразить свет вечной воскресшей Любви в своем творении – здесь и смерть, и уже обязательное наличествующее воскресение, как некое мирное и тихое зерно неумершей Любви, таящейся в распятом Христе.
Но она же, крестная Любовь, есть и Любовь торжествующая, поэтому в изображении Распятия или просто христианского Креста всегда должна прочитываться, пусть умозрительно или на уровне тонкого ощущения, некоторая надмирная тишина Воскресения. Если есть только смерть и страдание, мертвая плоть, то сложно назвать подобное изображение каноничным.
Крест Христов, видимая смерть Любви, привела к Воскресению, ибо неимоверная Сила Божией Любви сильнее самой смерти, потому как эта Сила есть само Бытие. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:8). И именно в любви раскрывается подлинное значение Креста Христова: это самоотдача любви Сына Божия, прошедшая через смерть. Но, будучи любовью надонтологического порядка, она и в смерти остается всё той же Божией Силой, которая не подвластна смерти и, будучи распята, не умирает, приведя Христа к Воскресению, а с Ним и всё творение, причастное Ему.
Сын есть Сам Сущий, и потому Он не может умереть. И это Воскресение, свет вечности, должен непременно читаться в изображении Креста. Как мы писали выше, уже сама вертикальная перекладина изображает этот вневременной вектор вечности уже в самых примитивных графических крестах. А в изображении Распятия художник или скульптор, резчик, призван стремиться выразить свет вечной воскресшей Любви в своем творении – здесь и смерть, и уже обязательное наличествующее воскресение, как некое мирное и тихое зерно неумершей Любви, таящейся в распятом Христе.
Вышитый крест с омофора «Сошествие во ад» работы мастерской А.Н. Строгановой, XVII в.
Есть и более выразительные вещи, отражающие эту идею, например, изображения Сошествия во ад (Воскресения) в форме креста. Собственно, идея процветшего украшенного креста также есть яркая иллюстрация темы Жизни, таящейся в Кресте. Крест как орудие смерти становится в христианстве Древом Жизни и видимым символом Божией Любви к человеку. А на некоторых Крестах Христос, будто подтверждая это, словно даже обнимает с Креста предстоящих у него.
Таким образом, Крест несет в себе эту величайшую силу Любви, избавляющей от смерти и дурной бесконечности сансары различных миров, иначе именуемых кругами ада. И всякий умерший со Христом и Его Крестом с Ним же и воскреснет.
Так смерть становится дверью – узкими вратами подлинного бытия, ведущими в царство Любви, с которым непременно встречается каждая душа. И, как мы указали, Любовь Божья в этом мире подлинно и глубоко познаётся не иначе как в Кресте, при верном понимании того, что на нем произошло. И, собственно, само дело Слова Божия на земле есть не столько Учение, которое многие сводят к нравственным нормам, сколько именно крестная смерть и воскресение, в которых раскрывается Любовь Бога к своему созданию.
Таким образом, Крест несет в себе эту величайшую силу Любви, избавляющей от смерти и дурной бесконечности сансары различных миров, иначе именуемых кругами ада. И всякий умерший со Христом и Его Крестом с Ним же и воскреснет.
Так смерть становится дверью – узкими вратами подлинного бытия, ведущими в царство Любви, с которым непременно встречается каждая душа. И, как мы указали, Любовь Божья в этом мире подлинно и глубоко познаётся не иначе как в Кресте, при верном понимании того, что на нем произошло. И, собственно, само дело Слова Божия на земле есть не столько Учение, которое многие сводят к нравственным нормам, сколько именно крестная смерть и воскресение, в которых раскрывается Любовь Бога к своему созданию.
Может быть, потому христиане так любят изображение Креста, что он стал тем символом, который несет в себе образ и спасения, и того знамени, под которым проходит жизнь любого христианина. Не зря говорится: «не распятый – не Христов». А если распятый, значит, и воскресший с Ним же. И тяжелее всего, когда распинается именно любовь, но, наверное, только через это познается ее истинная сила и значение.
Крестов, как и судеб людей, или целых народов, множество. Собственно, через это несение своего креста, которым являются жизненные обстоятельства, креста человеческого, в котором тварное человеческое соединяется с Крестом Христовым, часто и происходит подлинное познание Бога. Многие бегут от своего креста, но именно через это крестное благословение человек приближается ко Христу, в Котором обретает благое иго и легкое бремя (ср. Мф. 11:30) богообщения.
В церковном искусстве существует большое множество изображений, вариаций Креста, которые можно долго описывать. Однако голгофский Крест есть символ Самого Христа11 и поэтому действующей силой любого креста, каков бы он ни был, является это знамение Распятого Спасителя, выраженное в простом перекрестии, начертанном с определенным вложенным в него смыслом. А вариативность появляется от многозначности этого символа, каждое из которых имеет свое обоснование. Не ставя целью разобрать эту многозначность, укажем лишь на некоторые общепризнанные графические изображения креста: восьмиконечный, шестиконечный, четырехсторонний, кельтский, солнечный, византийский, армянский, гамматический, тау-крест, крест святой Нино, коптский и другие. Каждое из этих изображений может иметь массу вариаций исполнения.
В контексте того, что в Кресте Христовом уже заложено Воскресение и он есть видимое выражение Божественной Любви и даже, с определенной долей условности, можно сказать, что Крест есть символ пребывания этой Любви в земном мире, укажем на отрывок Евангелия от Матфея (16:24-28): «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его. Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем».
Сразу за словами о Кресте идут слова Христа о славе Сына Божия и о Царстве Его. И, как мы знаем, далее идет рассказ именно о том фаворском Нетварном свете, который, собственно, и есть сама энергия Божества, увиденная и прочувствованная апостолами. Последовательность евангельского повествования не случайна: Крест – отвержение себя – слава и Царство.
Так через Крест, в котором, «как и чаше Господней, осуществляется сопряженность моего тварного с Божественным-несозданным Бытием»12, открывается человеку и вселяется в него Божественная Любовь, в свою очередь, раскрывающая уже в человеке любовь к Богу, ближнему и всему миру. Если этот взаимный акт, как таинство Любви, подлинный, то он побуждает к самоотвержению, а значит, вновь ко Кресту, но уже собственному крестоношению самоотдачи любви, которое, в свою очередь, опять-таки, имеет источником Крест Христов и Его Любовь. Такая Любовь «побуждает любящих принадлежать не самим себе, но возлюбленным […]. Почему и великий Павел, будучи одержим Божественной Любовью, приобщившись Ее устремляющей вовне силы, сказал, божественными устами: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20). Сказал он это как поистине любящий, исступив из себя, как он сам говорит, к Богу и живя не своей жизнью, но жизнью Возлюбленного как весьма желанной»13. Так происходит взаимообщение в Любви Бога и человека. Как видно, эта Любовь не может быть самозамкнутой, она направлена вовне: так «и Сам являющийся Причиной всего благодаря любви к прекрасному и добру во всём, по избытку любовной благости оказывается за пределами Себя, будучи привлекаем ко всему сущему Промыслом, словно благостью, влечением и любовью, и из состояния запредельно всё превышающего низводится сверхсущественной неотделимой от Него выводящей вовне силой»14.
Возвращаясь к теме Креста, скажем, что именно влекомая Божественной Любовью ко всему сущему сила и стала побудительной причиной самоотдачи Христа ради спасения человека на Кресте. Собственно, Сам Бог является этой Силой Любви, «движущей и притом возводящей к Себе»15. И непростой задачей искусства Церкви является передача этой Любви в художественном образе и построении пространства, в которых должно читаться ощущение этой Любви и мира, которое она, Любовь, несет.
Крестов, как и судеб людей, или целых народов, множество. Собственно, через это несение своего креста, которым являются жизненные обстоятельства, креста человеческого, в котором тварное человеческое соединяется с Крестом Христовым, часто и происходит подлинное познание Бога. Многие бегут от своего креста, но именно через это крестное благословение человек приближается ко Христу, в Котором обретает благое иго и легкое бремя (ср. Мф. 11:30) богообщения.
В церковном искусстве существует большое множество изображений, вариаций Креста, которые можно долго описывать. Однако голгофский Крест есть символ Самого Христа11 и поэтому действующей силой любого креста, каков бы он ни был, является это знамение Распятого Спасителя, выраженное в простом перекрестии, начертанном с определенным вложенным в него смыслом. А вариативность появляется от многозначности этого символа, каждое из которых имеет свое обоснование. Не ставя целью разобрать эту многозначность, укажем лишь на некоторые общепризнанные графические изображения креста: восьмиконечный, шестиконечный, четырехсторонний, кельтский, солнечный, византийский, армянский, гамматический, тау-крест, крест святой Нино, коптский и другие. Каждое из этих изображений может иметь массу вариаций исполнения.
В контексте того, что в Кресте Христовом уже заложено Воскресение и он есть видимое выражение Божественной Любви и даже, с определенной долей условности, можно сказать, что Крест есть символ пребывания этой Любви в земном мире, укажем на отрывок Евангелия от Матфея (16:24-28): «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его. Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем».
Сразу за словами о Кресте идут слова Христа о славе Сына Божия и о Царстве Его. И, как мы знаем, далее идет рассказ именно о том фаворском Нетварном свете, который, собственно, и есть сама энергия Божества, увиденная и прочувствованная апостолами. Последовательность евангельского повествования не случайна: Крест – отвержение себя – слава и Царство.
Так через Крест, в котором, «как и чаше Господней, осуществляется сопряженность моего тварного с Божественным-несозданным Бытием»12, открывается человеку и вселяется в него Божественная Любовь, в свою очередь, раскрывающая уже в человеке любовь к Богу, ближнему и всему миру. Если этот взаимный акт, как таинство Любви, подлинный, то он побуждает к самоотвержению, а значит, вновь ко Кресту, но уже собственному крестоношению самоотдачи любви, которое, в свою очередь, опять-таки, имеет источником Крест Христов и Его Любовь. Такая Любовь «побуждает любящих принадлежать не самим себе, но возлюбленным […]. Почему и великий Павел, будучи одержим Божественной Любовью, приобщившись Ее устремляющей вовне силы, сказал, божественными устами: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20). Сказал он это как поистине любящий, исступив из себя, как он сам говорит, к Богу и живя не своей жизнью, но жизнью Возлюбленного как весьма желанной»13. Так происходит взаимообщение в Любви Бога и человека. Как видно, эта Любовь не может быть самозамкнутой, она направлена вовне: так «и Сам являющийся Причиной всего благодаря любви к прекрасному и добру во всём, по избытку любовной благости оказывается за пределами Себя, будучи привлекаем ко всему сущему Промыслом, словно благостью, влечением и любовью, и из состояния запредельно всё превышающего низводится сверхсущественной неотделимой от Него выводящей вовне силой»14.
Возвращаясь к теме Креста, скажем, что именно влекомая Божественной Любовью ко всему сущему сила и стала побудительной причиной самоотдачи Христа ради спасения человека на Кресте. Собственно, Сам Бог является этой Силой Любви, «движущей и притом возводящей к Себе»15. И непростой задачей искусства Церкви является передача этой Любви в художественном образе и построении пространства, в которых должно читаться ощущение этой Любви и мира, которое она, Любовь, несет.
1
Бычков, В. В. Древнерусская эстетика / В. В. Бычков. – СПб. : Центр гуманитарных инициатив; Патриаршее подворье храма-домового мученицы Татианы при МГУ, 2012. С. 19
2
Там же. С. 29
3
Максим Исповедник, преподобный. Главы о любви, первая сотница, 33 / Преподобный Максим Исповедник // Избранные творения / Пер., вступит. ст., комм. и приложение А. И. Сидорова. – М. : Паломник, 2004. С. 33
4
Софроний (Сахаров), архимандрит. Видеть Бога как Он есть: Изд. 3-е, исправленное / Архимандрит Софроний (Сахаров). – Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь, СТСЛ, 2006. С. 241-244
5
Там же. С. 191
6
Там же. С. 61
7
Там же. С. 246
8
Там же. С. 85
9
Там же. С. 62
10
Игнатий Богоносец, священномученик. Послание к Римлянам / Священномученик Игнатий Богоносец // Памятники раннехристианской письменности. – М. : Храм святых бессребренников и чудотворцев Космы и Дамиана на Маросейке, 2005. С. 184
11
Иоанн Дамаскин, преподобный. Точное изложение православной веры. Глава XI (84). О Кресте, где еще и о вере / Иоанн Дамаскин // Источник знания / Пер. и комм. Д. Е. Афиногенова, А. А. Бронзова, А. И. Сагарды, Н. И. Сагарды. – М. : Индрик, 2002. С. 298
12
Софроний (Сахаров), архимандрит. Видеть Бога как Он есть… С. 301
13
Дионисий Ареопагит. О Божественных именах / Дионисий Ареопагит // Корпус сочинений. С толкованиями преподобного Максима Исповедника / Пер. с греч. и вступ. ст. Г. М. Прохорова. – СПб. : Изд-во Олега Абышко, 2010. С. 189
14
Там же.
15
Там же. С. 190
