«ПРОХРАМ» В ЛИЦАХ.
Полина Аскарова: Экспериментов не может быть только внутри консервной банки
Полина Аскарова: Экспериментов не может быть только внутри консервной банки
Беседа с архитектором о творчестве, поиске, чудесах, вечных истинах и личных ценностях.
— Полина, как вы пришли в архитектуру?
— Прямым путем. После школы — архитектурный факультет, затем работа по специальности.
Вообще после школы, когда встал вопрос, куда поступать, у меня сформировалось внутреннее убеждение, что мне нужно совмещать техническую сферу деятельности с творчеством. Я училась в физико-математической школе, и, в принципе, всё, что касалось точных наук, у меня хорошо получалось. Но казалось, что этого недостаточно. Что я не буду достаточно счастлива, реализована, если буду заниматься только какой-то технической деятельностью. Мне подумалось, что архитектура — это и есть нечто на стыке инженерного знания и свободного творчества.
Полина Аскарова
Архитектор
— Где учились, на чём специализировались?
— Училась в Минске в БНТУ, а на 5-м курсе поехала по обмену учиться в Будапештский университет технологии и экономики (ВМЕ). Это была годовая стипендиальная программа, обязательным условием которой было возвращение обратно, и 6-й курс я оканчивала в Минске. Но учеба за рубежом стала для меня незабываемым и значительным опытом, как в профессиональном, так и личностном плане.
Диплом защищала на кафедре промышленной архитектуры, но сам проект получился в большей степени градостроительным, на тему включения бывших производственных территорий в городскую ткань на примере реконструкции квартала фабрики «Элема» в Минске.
После университета устроилась работать в архитектурное бюро KPLN в Москве, которое занимается комплексным проектированием общественных зданий, многоэтажного жилья и производственных объектов. Мне уже тогда хотелось проследить изнутри весь жизненный цикл создания больших проектов, когда стремящаяся к эстетическому идеалу идея архитектора встречается с прагматизмом конструкторов и пожарных инженеров, скупостью заказчика, косностью городских властей, перерождается, изменяется, пытаясь не изменить себе, детализируется и в конце концов воплощается в нашем бренном мире.
— Училась в Минске в БНТУ, а на 5-м курсе поехала по обмену учиться в Будапештский университет технологии и экономики (ВМЕ). Это была годовая стипендиальная программа, обязательным условием которой было возвращение обратно, и 6-й курс я оканчивала в Минске. Но учеба за рубежом стала для меня незабываемым и значительным опытом, как в профессиональном, так и личностном плане.
Диплом защищала на кафедре промышленной архитектуры, но сам проект получился в большей степени градостроительным, на тему включения бывших производственных территорий в городскую ткань на примере реконструкции квартала фабрики «Элема» в Минске.
После университета устроилась работать в архитектурное бюро KPLN в Москве, которое занимается комплексным проектированием общественных зданий, многоэтажного жилья и производственных объектов. Мне уже тогда хотелось проследить изнутри весь жизненный цикл создания больших проектов, когда стремящаяся к эстетическому идеалу идея архитектора встречается с прагматизмом конструкторов и пожарных инженеров, скупостью заказчика, косностью городских властей, перерождается, изменяется, пытаясь не изменить себе, детализируется и в конце концов воплощается в нашем бренном мире.
На вокзале Будапешта
На площади Сан-Марко в Венеции
— И сколько лет вы в профессии?
— В 2014 году закончила университет. Вот, получается, почти 8 лет в рабочей практике. В студенческие годы я уже ходила в церковь и подпала под обаяние храмовой архитектуры, но мне было совсем непонятно, какой она должна быть сегодня. Я не могла себе ответить на этот вопрос, поэтому не дерзала смотреть в сторону проектирования храмов.
Проработав 3 года в архитектурном бюро, идея о том, что хорошо бы мне потрудиться для Церкви, окрепла и переросла в решение — хоть у меня и не появилось на тот момент понимания, как нужно строить православные храмы. Начала изучать иконопись, историю России, историю византийского и русского храмового зодчества. Завершив все проекты, которые, как мне наивно казалось, без меня пропали бы, и накопив изрядной усталости от включавшегося у нас время от времени «режима соковыжималки», написала заявление.
— В 2014 году закончила университет. Вот, получается, почти 8 лет в рабочей практике. В студенческие годы я уже ходила в церковь и подпала под обаяние храмовой архитектуры, но мне было совсем непонятно, какой она должна быть сегодня. Я не могла себе ответить на этот вопрос, поэтому не дерзала смотреть в сторону проектирования храмов.
Проработав 3 года в архитектурном бюро, идея о том, что хорошо бы мне потрудиться для Церкви, окрепла и переросла в решение — хоть у меня и не появилось на тот момент понимания, как нужно строить православные храмы. Начала изучать иконопись, историю России, историю византийского и русского храмового зодчества. Завершив все проекты, которые, как мне наивно казалось, без меня пропали бы, и накопив изрядной усталости от включавшегося у нас время от времени «режима соковыжималки», написала заявление.
— Ушли?
— Ушла. «Запасных аэродромов» у меня не было, была только уверенность, что не пропаду. Еще была мысль поговорить со своим бывшим коллегой по бюро, у которого отец занимался храмовой архитектурой, чтобы поискать какие-то варианты в этой области. Но буквально через пару недель мне написал Дима Остроумов: «Полина, привет, чем занимаешься? Может, ты еще архитектор до сих пор? Работаю над проектом большого храма, вдруг тебе это интересно и захочешь поучаствовать?»
— Ушла. «Запасных аэродромов» у меня не было, была только уверенность, что не пропаду. Еще была мысль поговорить со своим бывшим коллегой по бюро, у которого отец занимался храмовой архитектурой, чтобы поискать какие-то варианты в этой области. Но буквально через пару недель мне написал Дима Остроумов: «Полина, привет, чем занимаешься? Может, ты еще архитектор до сих пор? Работаю над проектом большого храма, вдруг тебе это интересно и захочешь поучаствовать?»
Мы на тот момент не общались, наверное, лет пять. И мне это показалось настоящим чудом, потому что я увольнялась с мыслью, что хочу проектировать храмы — и тут мне пишет человек, с которым мы так давно не виделись, и предлагает эту работу… Решив, что это не совпадение никакое, а знак свыше, я согласилась. Первым совместным проектом с Димой стал проект храма Петра и Февронии в Королёве (Московская область).
Параллельно пошла на курсы повышения квалификации в Православный Свято-Тихоновский университет в Москве. Это был своеобразный ликбез по истории храмовой архитектуры и введению в богословие. Потому что хоть я и была архитектором до этого, но с храмами очень всё… по-другому.
Параллельно пошла на курсы повышения квалификации в Православный Свято-Тихоновский университет в Москве. Это был своеобразный ликбез по истории храмовой архитектуры и введению в богословие. Потому что хоть я и была архитектором до этого, но с храмами очень всё… по-другому.
В Приозерске Ленинградской области
— Кстати, как вы пришли к вере?
— К вере во Христа меня привел отец, когда я была подростком. Он сам крестился и воцерковился, будучи уже взрослым человеком. Хотя сколько я себя помню, я всегда верила в Бога и обращалась к Нему в мыслях, что, безусловно, мамина заслуга. Годам к 15, читая попеременно христианских авторов и нью-эйджевскую литературу про самосовершенствование, нумерологию и астрологию, поняла, что это всё не про одно с разных сторон, а диаметральное расхождение в ключевых тезисах, как, например, о любви к другим и к себе. Это привело к осознанию зыбкости и противоречивости моей картины мира и, как следствие, острой необходимости разобраться, где же истина, чтобы как-то жить дальше. С папиной подачи прочитала Льюиса, Честертона и Антония Сурожского — и это была любовь с первых страниц. Начала посещать воскресные богослужения, в которых всё для меня было чуждым, непонятным, тяжело было стоять всю службу ровно и особенно не нравилось пение. Но постепенно и пение перестало раздражать, и в душе поселилась тихая уверенность, что имя Бога — Христос, и путь, которым нужно идти — в православии.
— К вере во Христа меня привел отец, когда я была подростком. Он сам крестился и воцерковился, будучи уже взрослым человеком. Хотя сколько я себя помню, я всегда верила в Бога и обращалась к Нему в мыслях, что, безусловно, мамина заслуга. Годам к 15, читая попеременно христианских авторов и нью-эйджевскую литературу про самосовершенствование, нумерологию и астрологию, поняла, что это всё не про одно с разных сторон, а диаметральное расхождение в ключевых тезисах, как, например, о любви к другим и к себе. Это привело к осознанию зыбкости и противоречивости моей картины мира и, как следствие, острой необходимости разобраться, где же истина, чтобы как-то жить дальше. С папиной подачи прочитала Льюиса, Честертона и Антония Сурожского — и это была любовь с первых страниц. Начала посещать воскресные богослужения, в которых всё для меня было чуждым, непонятным, тяжело было стоять всю службу ровно и особенно не нравилось пение. Но постепенно и пение перестало раздражать, и в душе поселилась тихая уверенность, что имя Бога — Христос, и путь, которым нужно идти — в православии.
— Ряд ваших проектов получил международное признание…
— Несколько наших проектов получили дипломы на российском архитектурном конкурсе «Зодчество», в котором могут принимать участие архитекторы из разных стран, но, определенно, «международное признание» — это слишком громко сказано. Дипломами отмечены проект храма святителя Спиридона Тримифунтского в Минске (золотой знак), храма Святой Троицы в Борисове (серебряный знак) в 2020 и проект Николо-Спиридоновского храмового комплекса в Керчи (серебряный знак) в 2021 году.
— Несколько наших проектов получили дипломы на российском архитектурном конкурсе «Зодчество», в котором могут принимать участие архитекторы из разных стран, но, определенно, «международное признание» — это слишком громко сказано. Дипломами отмечены проект храма святителя Спиридона Тримифунтского в Минске (золотой знак), храма Святой Троицы в Борисове (серебряный знак) в 2020 и проект Николо-Спиридоновского храмового комплекса в Керчи (серебряный знак) в 2021 году.
Николо-Спиридоновский храмовый комплекс г. Керчи, 2021 г.
— Какой проект вам дороже всех?
— Думаю, на сегодняшний момент это как раз храмовый комплекс в Керчи. Может быть, потому, что он наиболее тяжело дался. Проект достаточно большой, и у меня было мало рабочего времени из-за декрета, в основном это были ночи. Но при этом мне казалось, что результат получился лучше, чем предыдущие мои работы.
В первых проектах Дима рисовал полностью и план, и фасады, а я моделировала, вносила правки в планировку, чтобы она соответствовала нормам, разрабатывала генплан и создавала итоговый альбом с чертежами, текстовой частью и визуализациями. С каждым последующим проектом мое участие в создании архитектуры возрастало. И в керченском комплексе крестильный храм был разработан в большей степени мной. По желанию заказчика весь проект сделан в византийском стиле, и крестильный храм с плоским куполом и колоннами во внутреннем пространстве вобрал в себя эти характерные для архитектуры Византийской империи черты. Мы также ориентировались на архитектуру баптистериев, которые имели в плане форму круга или восьмиугольника, и рабочее название храма было «ротонда». Хотя он и не является ротондой в чистом виде, но его пространство тоже центрично.
— Расскажите о проекте Борисоглебского храма в Минске. Он так оригинально смотрится. Что было важно заказчику и что — вам?
— Это будет храм прихода святой княгини Ольги в Минске на берегу Свислочи, а добраться туда можно будет в том числе по главной минской велодорожке. Требование заказчика было: сделать красивый, модный, современный, но малобюджетный деревянный храм первой очереди строительства, который бы вмещал в себя в том числе помещения для многочисленных социальных активностей настоятеля и прихода, что и стало главным челленджем. Храм представляет из себя простую базилику с пристроенным с юга небогослужебным блоком: многофункциональным залом с мобильными перегородками и книжным магазином с кафе и собственной террасой.
Для меня оказалось важным посвящение — Борис и Глеб были прославлены в первую очередь за свое смирение, и мне хотелось, чтобы архитектура храма этому соответствовала, не была какой-то… резкой, излишне эмоциональной, а наоборот — сдержанной, всеобъемлющей, без острых углов.
— Думаю, на сегодняшний момент это как раз храмовый комплекс в Керчи. Может быть, потому, что он наиболее тяжело дался. Проект достаточно большой, и у меня было мало рабочего времени из-за декрета, в основном это были ночи. Но при этом мне казалось, что результат получился лучше, чем предыдущие мои работы.
В первых проектах Дима рисовал полностью и план, и фасады, а я моделировала, вносила правки в планировку, чтобы она соответствовала нормам, разрабатывала генплан и создавала итоговый альбом с чертежами, текстовой частью и визуализациями. С каждым последующим проектом мое участие в создании архитектуры возрастало. И в керченском комплексе крестильный храм был разработан в большей степени мной. По желанию заказчика весь проект сделан в византийском стиле, и крестильный храм с плоским куполом и колоннами во внутреннем пространстве вобрал в себя эти характерные для архитектуры Византийской империи черты. Мы также ориентировались на архитектуру баптистериев, которые имели в плане форму круга или восьмиугольника, и рабочее название храма было «ротонда». Хотя он и не является ротондой в чистом виде, но его пространство тоже центрично.
— Расскажите о проекте Борисоглебского храма в Минске. Он так оригинально смотрится. Что было важно заказчику и что — вам?
— Это будет храм прихода святой княгини Ольги в Минске на берегу Свислочи, а добраться туда можно будет в том числе по главной минской велодорожке. Требование заказчика было: сделать красивый, модный, современный, но малобюджетный деревянный храм первой очереди строительства, который бы вмещал в себя в том числе помещения для многочисленных социальных активностей настоятеля и прихода, что и стало главным челленджем. Храм представляет из себя простую базилику с пристроенным с юга небогослужебным блоком: многофункциональным залом с мобильными перегородками и книжным магазином с кафе и собственной террасой.
Для меня оказалось важным посвящение — Борис и Глеб были прославлены в первую очередь за свое смирение, и мне хотелось, чтобы архитектура храма этому соответствовала, не была какой-то… резкой, излишне эмоциональной, а наоборот — сдержанной, всеобъемлющей, без острых углов.
Храм в честь святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба прихода в честь святой равноапостольной княгини Ольги в г. Минске, 2021 г.
— Что можете сказать про свой последний на сегодня проект храма святого Александра Невского в Гродно?
— В самом начале работы звучала примерно такая идея: сделать проект храма, который будет копией Коложской церкви, как она выглядела сразу после ее постройки, до обрушений и утрат. Что могу об этом сказать… Прецеденты дословного копирования выдающихся памятников имели место в постсоветский период нашей истории, и, пожалуй, для приходов, которые не могли себе позволить архитектора и выбирали между двумя вариантами — строить как на душу ляжет прорабу или придерживаться чертежа из учебника по истории архитектуры, например, храма Покрова на Нерли — выбор второго пути мог быть оправданным. Дословная копия памятника архитектуры всегда будет оставаться в сознании людей «новоделом» и фальшивкой, будет вызывать диссонанс между тем, чем здание пытается казаться, и тем, чем является на самом деле, и это, на мой взгляд, самый серьезный аргумент против дословного копирования. В то время как в отечественном храмоздательстве с древних времен зачастую строили «по образцу». Так, во многих городах Руси главный храм строили по образцу Успенского собора в Московском Кремле, при этом каждый из них получался уникальным, узнаваемым объектом, мог быть построен из местных материалов, иметь отличающуюся форму куполов, другой наружный и внутренний декор, немного измененные пропорции, планировку. К счастью, заказчик разделяет это видение, и результат проектирования храма «с ориентацией на домонгольскую архитектуру Древней Руси, в частности на Борисоглебскую церковь» можно посмотреть на нашем сайте. Конечно, не было никакого смысла в том, чтобы повторять такие уникальные особенности Коложи, как голосники из глиняных горшков, узенькие лестницы на хоры в теле стен и «коложские руны» — причудливые оттиски на лицевой стороне плинфы. Особенно важными будут дальнейшие стадии детализации проекта и разработки его интерьеров, на которых предстоит насытить его теми деталями, которые, с одной стороны, подчеркнут его уникальность, а с другой — материализуют ту тонкую нить преемственности, связывающую архитектора Петра Милонега, его заказчиков и соработников с нами через толщу веков.
— В самом начале работы звучала примерно такая идея: сделать проект храма, который будет копией Коложской церкви, как она выглядела сразу после ее постройки, до обрушений и утрат. Что могу об этом сказать… Прецеденты дословного копирования выдающихся памятников имели место в постсоветский период нашей истории, и, пожалуй, для приходов, которые не могли себе позволить архитектора и выбирали между двумя вариантами — строить как на душу ляжет прорабу или придерживаться чертежа из учебника по истории архитектуры, например, храма Покрова на Нерли — выбор второго пути мог быть оправданным. Дословная копия памятника архитектуры всегда будет оставаться в сознании людей «новоделом» и фальшивкой, будет вызывать диссонанс между тем, чем здание пытается казаться, и тем, чем является на самом деле, и это, на мой взгляд, самый серьезный аргумент против дословного копирования. В то время как в отечественном храмоздательстве с древних времен зачастую строили «по образцу». Так, во многих городах Руси главный храм строили по образцу Успенского собора в Московском Кремле, при этом каждый из них получался уникальным, узнаваемым объектом, мог быть построен из местных материалов, иметь отличающуюся форму куполов, другой наружный и внутренний декор, немного измененные пропорции, планировку. К счастью, заказчик разделяет это видение, и результат проектирования храма «с ориентацией на домонгольскую архитектуру Древней Руси, в частности на Борисоглебскую церковь» можно посмотреть на нашем сайте. Конечно, не было никакого смысла в том, чтобы повторять такие уникальные особенности Коложи, как голосники из глиняных горшков, узенькие лестницы на хоры в теле стен и «коложские руны» — причудливые оттиски на лицевой стороне плинфы. Особенно важными будут дальнейшие стадии детализации проекта и разработки его интерьеров, на которых предстоит насытить его теми деталями, которые, с одной стороны, подчеркнут его уникальность, а с другой — материализуют ту тонкую нить преемственности, связывающую архитектора Петра Милонега, его заказчиков и соработников с нами через толщу веков.
Храм в честь святого благоверного князя Александра Невского в г. Гродно
— Какой стиль у вас любимый?
— Вы знаете, я как-то не мыслю в категориях стилей. Само понятие стиля уже стало достоянием истории.
— Нет, но всё же… Какие храмы вам нравятся?
— Мне нравятся древнерусские домонгольские храмы с их полумраком и вертикальностью внутреннего пространства. Нравится архитектура Грузии, Армении, она сохранила много византийского наследия. Всегда обращаю внимание на храмы периода романтизма и неорусского стиля за индивидуальность и самобытность.
— Понятно. А что тогда не нравится? Я говорю сейчас не про какую-то явную безвкусицу, а скорее про то, что является признанным искусством, качественно выполнено, но вот — не ваше.
— Не мое — это избыточная декорированность, кричащая роскошь. Если говорить об исторических стилях, то, пожалуй, барокко и ампир в храмовом зодчестве для меня наименее близки, хотя, безусловно, и в этих стилях есть выдающиеся памятники. Но, конечно, если выбирать, то помпезность и избыточное украшательство мне чужды, в том числе и в современной архитектуре. Вот когда везде золото — это не мое. Мое — простота, аскетизм, многослойность, сложность без избыточности, целостные и ясные пространственные композиции.
— Вы знаете, я как-то не мыслю в категориях стилей. Само понятие стиля уже стало достоянием истории.
— Нет, но всё же… Какие храмы вам нравятся?
— Мне нравятся древнерусские домонгольские храмы с их полумраком и вертикальностью внутреннего пространства. Нравится архитектура Грузии, Армении, она сохранила много византийского наследия. Всегда обращаю внимание на храмы периода романтизма и неорусского стиля за индивидуальность и самобытность.
— Понятно. А что тогда не нравится? Я говорю сейчас не про какую-то явную безвкусицу, а скорее про то, что является признанным искусством, качественно выполнено, но вот — не ваше.
— Не мое — это избыточная декорированность, кричащая роскошь. Если говорить об исторических стилях, то, пожалуй, барокко и ампир в храмовом зодчестве для меня наименее близки, хотя, безусловно, и в этих стилях есть выдающиеся памятники. Но, конечно, если выбирать, то помпезность и избыточное украшательство мне чужды, в том числе и в современной архитектуре. Вот когда везде золото — это не мое. Мое — простота, аскетизм, многослойность, сложность без избыточности, целостные и ясные пространственные композиции.
Храм Владимирской иконы Божией Матери в Быково Московской области
— Как относитесь к экспериментам в архитектуре?
— Для меня эксперимент — это движение вперед, это жизнь… Экспериментов не может быть только внутри консервной банки, наверное. Все стили претерпевали деформацию во времени, потому что зодчие и строители экспериментировали, и лучшие практики оставались для будущих поколений.
— Для меня эксперимент — это движение вперед, это жизнь… Экспериментов не может быть только внутри консервной банки, наверное. Все стили претерпевали деформацию во времени, потому что зодчие и строители экспериментировали, и лучшие практики оставались для будущих поколений.
В арт-парке «Никола-Ленивец»
— А предел экспериментам в храмовом зодчестве есть? Где та граница, за которой эксперименты надо прекращать?
— У меня критерий такой: это здание должно восприниматься большинством людей как православный храм. Не как протестантский молитвенный дом, не как мечеть или кирха… Человек должен подойти и понять, что вот это — православный храм. И захотеть туда зайти, принять участие в Литургии, причаститься Таин Христовых.
— Ну так для кого-то православный храм — это только когда есть луковичный купол, а всё остальное этот человек не «считывает» в качестве православного храма. Я утрирую, но ведь такое имеет место быть.
— Бывает, да. Хотя, например, в Греции осталось много старых православных храмов, которые, по сути, представляют собой прямоугольную комнату. Там четыре стены, белая скатная кровля. Даже купола нету. И стоит крест. И это воспринимается людьми как храм.
Мне кажется, архитектор храмов не должен игнорировать культурологический аспект и отдаляться от людей.
— Но и потворствовать людям не должен. Надо как-то знакомить людей с чем-то новым, с тем, что расширяет кругозор.
— Тоже верно. Пожалуй, надо еще учитывать соответствие времени и развитию общества. Мы не можем существовать в отрыве от социума. Так что должны быть и эксперимент, и творчество, и поиск.
— У меня критерий такой: это здание должно восприниматься большинством людей как православный храм. Не как протестантский молитвенный дом, не как мечеть или кирха… Человек должен подойти и понять, что вот это — православный храм. И захотеть туда зайти, принять участие в Литургии, причаститься Таин Христовых.
— Ну так для кого-то православный храм — это только когда есть луковичный купол, а всё остальное этот человек не «считывает» в качестве православного храма. Я утрирую, но ведь такое имеет место быть.
— Бывает, да. Хотя, например, в Греции осталось много старых православных храмов, которые, по сути, представляют собой прямоугольную комнату. Там четыре стены, белая скатная кровля. Даже купола нету. И стоит крест. И это воспринимается людьми как храм.
Мне кажется, архитектор храмов не должен игнорировать культурологический аспект и отдаляться от людей.
— Но и потворствовать людям не должен. Надо как-то знакомить людей с чем-то новым, с тем, что расширяет кругозор.
— Тоже верно. Пожалуй, надо еще учитывать соответствие времени и развитию общества. Мы не можем существовать в отрыве от социума. Так что должны быть и эксперимент, и творчество, и поиск.
— В обществе сейчас наблюдается спад религиозности. Люди, которые пришли к вере в 1990-х и 2000-х, переосмысливают свои взгляды, многие расцерковляются, в том числе и богословы по образованию. Будут ли востребованы таким обществом храмы?
— По моим впечатлениям, храмы нужны, и в ближайшие лет 10-20 они будут использоваться по назначению. А что касается дальнейшего развития истории… Вообще, нам известно, что всё идет к Апокалипсису. Придут времена, и довольно скоро, когда спасаемых будет очень-очень мало… Но пока что всё, что мы делаем, — не зря.
В Нью-Йорке
— Приходилось ли вам бороться с профессиональным выгоранием? Если да, то какими методами?
— С профессиональным выгоранием во время работы в «Прохраме» я не сталкивалась. Был непростой период потери видимости перспективы, что ли. Видимости, куда двигаться… Но меня от резких действий в такие периоды всегда страховал опыт переживания личного маленького чуда. Уже говорила, например, что сам приход в профессию храмоздателя считаю чудом. И когда приходили мысли, не стоит ли всё поменять, для меня лучшим выходом было взять себя в руки и переждать. И действительно, в скором времени жизнь раскрывается иначе, ты снова обретаешь видимость, куда идти. Господь не оставляет.
— С профессиональным выгоранием во время работы в «Прохраме» я не сталкивалась. Был непростой период потери видимости перспективы, что ли. Видимости, куда двигаться… Но меня от резких действий в такие периоды всегда страховал опыт переживания личного маленького чуда. Уже говорила, например, что сам приход в профессию храмоздателя считаю чудом. И когда приходили мысли, не стоит ли всё поменять, для меня лучшим выходом было взять себя в руки и переждать. И действительно, в скором времени жизнь раскрывается иначе, ты снова обретаешь видимость, куда идти. Господь не оставляет.
В Грузии
— Как отдыхаете, что помогает восстановить силы?
— Мне помогают долгие прогулки в одиночестве, в быстром темпе. И поездки на машине — небольшие путешествия в какие-нибудь провинциальные города России, например.
— А поездки за границу?
— Было такое, да, в «доковидные» времена. Последняя зарубежная поездка была в Париж и Будапешт.
— Мне помогают долгие прогулки в одиночестве, в быстром темпе. И поездки на машине — небольшие путешествия в какие-нибудь провинциальные города России, например.
— А поездки за границу?
— Было такое, да, в «доковидные» времена. Последняя зарубежная поездка была в Париж и Будапешт.
В Будапеште
В Париже, кстати, я посетила Свято-Троицкий кафедральный собор. Вот пример того, про что мы с вами говорили: выглядит довольно новаторски, хотя в целом архитектура восторга не вызывает, но воспринимается именно как православный храм, а значит, имеет место быть. При близком рассмотрении радует внимание к деталям, их качественная проработка и использование современных красивых материалов в наружной отделке.
Свято-Троицкий собор в Париже
— Давайте поразмышляем о гендерных стереотипах. Женское ли дело — проектировать храмы?
— На мой взгляд, и да и нет. Нет — потому что женщине сложнее будет доказывать заказчику правильность своих взглядов, так уж объективно у нас обстоят дела. Да — потому что у архитекторов, по сравнению с инженерами и конструкторами, работа более творческая. Я, например, работая в архитектурном бюро, сочувствовала девушкам-конструкторам с их вечными расчетами нагрузок, скрупулезным подсчетом арматуры и болтов… Может, они и были счастливы, довольны работой, но мне всегда казалось, что женщине хочется сделать красиво.
— На мой взгляд, и да и нет. Нет — потому что женщине сложнее будет доказывать заказчику правильность своих взглядов, так уж объективно у нас обстоят дела. Да — потому что у архитекторов, по сравнению с инженерами и конструкторами, работа более творческая. Я, например, работая в архитектурном бюро, сочувствовала девушкам-конструкторам с их вечными расчетами нагрузок, скрупулезным подсчетом арматуры и болтов… Может, они и были счастливы, довольны работой, но мне всегда казалось, что женщине хочется сделать красиво.
С супругом
— Работа и семья, работа и материнство — мешают ли они друг другу?
— Безусловно, работать в полную силу, 8 часов в день, с маленьким ребенком было бы невозможно. Но я нашла для себя такой режим работы от проекта к проекту, когда всё-таки удается совмещать труд и семью. Мне кажется, первостепенное для каждого члена семьи — быть счастливым. Если важной составляющей его счастья является работа, то лишать его такой возможности, ставить ультиматумы было бы неправильно. Для меня работа — как раз неотъемлемая составляющая жизни.
— Безусловно, работать в полную силу, 8 часов в день, с маленьким ребенком было бы невозможно. Но я нашла для себя такой режим работы от проекта к проекту, когда всё-таки удается совмещать труд и семью. Мне кажется, первостепенное для каждого члена семьи — быть счастливым. Если важной составляющей его счастья является работа, то лишать его такой возможности, ставить ультиматумы было бы неправильно. Для меня работа — как раз неотъемлемая составляющая жизни.
С дочерью в Абхазии
— Что вы обычно слушаете, смотрите, читаете?
— Музыку больше всего слушаю русскую, классическую, ХХ века. Рахманинов, Стравинский, Прокофьев, Бородин — вот это самое любимое.
— Музыку больше всего слушаю русскую, классическую, ХХ века. Рахманинов, Стравинский, Прокофьев, Бородин — вот это самое любимое.
В Нижнем Новгороде
По кинематографу… Наверно, 90% того, что я смотрю последние 8 лет — это или советское кино, или старое европейское, черно-белое. Последний такой фильм, о котором я вспоминала, — это «Дневник сельского священника» Робера Брессона, я о нем думала в контексте современной кинокартины «Человек Божий» о святом Нектарии Эгинском. Всплывали сравнения. А вообще, по-моему, кино сейчас мельчает. Есть хорошие фильмы, но их надо искать, докапываться до них.
Книги… Из последнего — Виктор Франкл, «Основы логотерапии». Первоначально я купила книгу не самого Франкла, а о нем — «Франкл и Бог». Книгу написала его ученица Элизабет Лукас, она сейчас в очень преклонном возрасте. Ее мотив был в том, что в своих произведениях и выступлениях Франкл не так много говорил о своем личном отношении к Богу, а она как человек, который много с ним общался, постаралась раскрыть эту тему. Мне стало понятно, что Франкл был человеком очень глубоким, опыт чувствования, переживания Бога много для него значил, и благодаря этому он смог добиться таких успехов в психотерапии. Тогда и захотелось почитать уже то, что писал он сам.
Книги… Из последнего — Виктор Франкл, «Основы логотерапии». Первоначально я купила книгу не самого Франкла, а о нем — «Франкл и Бог». Книгу написала его ученица Элизабет Лукас, она сейчас в очень преклонном возрасте. Ее мотив был в том, что в своих произведениях и выступлениях Франкл не так много говорил о своем личном отношении к Богу, а она как человек, который много с ним общался, постаралась раскрыть эту тему. Мне стало понятно, что Франкл был человеком очень глубоким, опыт чувствования, переживания Бога много для него значил, и благодаря этому он смог добиться таких успехов в психотерапии. Тогда и захотелось почитать уже то, что писал он сам.
В Абхазии
— Что для вас в жизни абсолютно неприемлемо? Есть ли какие-то «красные линии», за которые вы не зайдете никогда?
— Я согласна со святыми отцами, которые говорили: «Не верь своему телу, пока не ляжешь во гроб». Мы можем думать, что никогда-никогда чего-то не сделаем… Но не нужно быть самоуверенным. Я просто надеюсь, что не попаду в обстоятельства, в которых мне случилось бы совершить какой-то отвратительный поступок, тяжкий грех. Никакой самоуверенности у меня нет, я просто стараюсь следовать учению Православной Церкви, хранить свой разум и сердце.
— Я согласна со святыми отцами, которые говорили: «Не верь своему телу, пока не ляжешь во гроб». Мы можем думать, что никогда-никогда чего-то не сделаем… Но не нужно быть самоуверенным. Я просто надеюсь, что не попаду в обстоятельства, в которых мне случилось бы совершить какой-то отвратительный поступок, тяжкий грех. Никакой самоуверенности у меня нет, я просто стараюсь следовать учению Православной Церкви, хранить свой разум и сердце.
Беседовала Татьяна Кузнецова
